substantive transformation since the beginning of reforms in late 1990s-early 2000s,
the defense industry lagged or even reversed its reforms. Main impediments of
redesigning ex-Soviet defense industry are far from financial.
- First, it is a location of major Soviet research and production centers in the labor-deficient and very expensive cities of Moscow and St. Petersburg.
- Second, it is low liquidity of the real estate market particularly in provinces, which prevents rational migration of a workforce.
- Third, reduced political competition after 2004 left major technical and organizational decisions in the hands of a few government officials, which have vested interests in low transparency and proliferation of levels of management at the expense of production.
4 comments:
I
Слабой стороной любой реорганизации является то, что она автоматически создает лобби из бывших руководителей, заинтересованных в ее провале. В данном случае сопротивление чиновников Совмина, Минпромторга, и в особенности, руководства холдингов, можно частично ослабить тем, что им будут обещаны на первое время примерно те же полномочия, но в аппарате Комитетов Думы, Совета Федерации и в руководстве системообразующих контракторов. Некоторым из них такое новое положение может даже понравиться—при том что количество их подчиненных резко уменьшится, у ряда работников возрастут зарплаты и независимость в принятии решений.
Вместо функционально-отраслевой ориентации существующих департаментов и холдингов новые СК будут сформированы на квази-рыночной, т.е. квази-добровольной основе, с учетом позиции областных законодательных собраний, губернаторов и мэров. Этот учет может проявляться в конкурсах на наиболее выгодные условия размещения производственных объектов. Так в Москве и Ст. Петербурге, где наблюдается недостаток рабочей силы, губернаторы могут даже и проявить инициативу в вынесении оборонных производств из города. Наоборот, в сравнительно бедных, или трудоизбыточных областях, местные власти могут приложить значительные усилия по улучшению инфраструктуры и привлечению местного частного капитала, чтобы разместить у себя основной центр распределения федеральных ассигнований.
При реорганизации—слово «приватизация» стало в народном сознании ассоциироваться с воровством—большая часть гражданского производства должна быть преобразована в самостоятельные компании. «Объединенные» корпорации создавались с прямо противоположной целью, но это противоречит современной науке управления. При этом не обязательно резать «по живому». Так например по отношению к проекту Суперджет можно провести добровольное выделение (carve-out) при котором на одну акцию старого «Сухого» владельцам бесплатно выдается еще одна акция выделяющейся компании. При этом государство обязано акционировать свою долю в предприятиях, где необходимо, обменять на акции кредиты оборонным предприятиям, полученные в ходе кризисной помощи, а ФГУПы—ликвидировать. Опять же при этом надо предотвращать администрирование. Так например можно предложить руководителям влиться в существующих контракторов в качестве подразделения, оформить себя как независимую частную фирму—само собой с ответственностью за продолжение уже существующих контрактов и за зарплаты работникам и ликвидацией, если они не справляются—или стать бесприбыльным научным институтом при каком-нибудь местном университете, или университетском консорциуме. Если руководство не договорилось ни с кем в течение строго определенного срока, скажем, одного-двух лет, ВПК тогда принудительно реструктурирует его. Но в отличие от «добровольного» слияния, в котором начальство может выговорить себе посты в объединенной структуре, тут им уже никто ничего не гарантирует.
С ликвидацией ФГУПов появится и еще один канал преодоления бюрократического сопротивления—особо ушлые чиновники смогут перейти в отделы капитальных рынков частных банков, в качестве экспертов по приватизации вновь выводимых на рынок предприятий, или в аналитики ПИФов и пенсионных фондов с 5-10-кратным повышением в зарплате. А менее ушлым можно будет предложить место в оффисе оборонных контрактов, который после реорганизации должен будет завести каждый уважающий себя университет.
Никакого массового переселения персонала из Москвы на периферию не планируется. Паре сотен ключевых работников предприятия может быть предоставлена дополнительная ведомственная жилплощадь и транспортные льготы, позволяющие находиться в Москве, или Санкт-Петербурге, по крайней мере, каждый другой выходной. Но во все контракты, заключаемые Министерством Обороны с предприятиями, должна быть вписана система стимулов, предусматривающая найм новых работников вне Москвы, Области и Санкт-Петербурга. В дорогостоящей Москве при этом, со временем, остаются лишь экспортно-маркетинговый центр и центр обслуживания правительственных объектов, если таковые имеются.
Таким образом, главным препятствием на пути консолидации оборонной промышленности является низкая ликвидность жилья в Российской Федерации. Если бы работники не боялись переезжать с места на место зная, что если им не понравится, они легко могут вернуться, то сопротивление реформам было бы куда меньше. Вообще, любая попытка решить кадровые вопросы за счет увольнений приводит только к ухудшению качества персонала. Работники которые заняты оффисной политикой и аппаратными играми сидят на своих местах значительно прочнее тех, кто выполняет производственные задания—поэтому они ими и занимаются. Необходимо объяснять, что сокращения планируется провести за счет выхода работников на пенсию, естественной текучести кадров и занятия освободившихся должностей преимущественно за счет внутренних резервов.
К сожалению, похоже, что в условиях практически однопартийного парламента существующего с 2004 года никакая разумная реформа невозможна. Не потому, что «Единороссы» глупы—ни ген. Васильев, ни Маргелов не производят впечатления идиотов, а совсем наоборот, и Косачеву мог бы позавидовать любой западный парламент—а потому, что все вопросы технической политики, как в злую советскую эпоху, завязаны на позицию нескольких ключевых кабинетов в Москве. А их обитателям гораздо естественнее кормить группу избранных депутатов, номенклатурных «ученых» и бизнесменов от госкапитализма, нежели развивать конкуренцию между поставщиками вооружений и производителями НИОКР.
При этом надо осознавать международное значение этой реформы. Не сильная, а слабая Россия является источником международной нестабильности. Во-первых, у ряда ее соседей возникает желание отхватить у нее кусочек территории. Во-вторых, поднимает голову исламизм и трайбализм в Средней Азии, который только русско-китайское согласие способно держать под контролем. Нынешняя (2010) ситуация в Киргизии только подтверждает актуальность российского присутствия в регионе. В-третьих, активизируется международная лига идиотов—безграмотных в экономическом отношении неоконсервативных пропагандистов—группирующихся вокруг отдельных «мозговых трестов» (think tanks) евроатлантического направления, которые хотят решить ресурсные проблемы своих стран за счет военных захватов. Одним из произведений лиги был «грузинский проект», причем близкий к ней журнал Economist серьезно писал, во время расцвета проекта, что санкции против Саакашвили могут развалить... Россию. Нынешняя Россия, в отличие от СССР, не может позволить себе экспансионистской внешней политики прежде всего, не в силу изменчивых настроений руководства, а в силу объективных демографических процессов и проблем с трудовыми и кадровыми ресурсами, в том числе, и в оборонной промышленности.
Приложение. Научные исследования в оборонных целях.
В 2007 году в прогнозе развития российских вооруженных сил, я посвятил главу состоянию научных исследований. Так как ситуация в этом секторе мало изменилась я привожу текст (на английском языке) с минимальными изменениями.
8. Technological innovation
Main advancements in modern warfare can be attributed to: (1) computer-integrated sensor technology, (2) satellite communication and navigation systems and (3) robotics. While the US military pretty much completed its re-armament based on first two prongs of this technological triad, the Russian military is currently far from saturation by technologies based on GPS, satellite communication gear and personal battlefield computers. This does not necessarily mean that the Russian military is obsolete because most of the other major militaries are nearly as far behind or even further from the Americans in the use of these, already available technologies.
Robotic fighting vehicles are currently in their nascence and their potential has not been convincingly demonstrated. Only Predator-type drones have participated in actual combat and that against far inferior militaries. Given that the Russian military can be projected to have 10% or less of the financial resources of the Pentagon in the foreseeable future, the robotic modernization will probably take a different path. I expect that the Russians will probably concentrate in the near future (except for un-armed Air Force and Army drones and submersibles) on un-manned adaptations of already existing manned aircraft (such as Mig-29, 31 or SU-27) or combat vehicles. In the ground-based vehicles department, robotic self-propelled anti-tank weapons seem as promising first line of development because these weapon system have limited number of well-recognizable targets, are planned to fight in well-known tactical situations and their strike systems are (or ought to be) already heavily computerized.
The main impediment to technological development seems to be the "P. O. Box" structure of the Soviet scientific establishment and graying of its cadres (average of 58 years, VRN, 2003). Because of the much higher salaries in the private sector, young educated people are reluctant to take lower-paying (non-executive) Government jobs. Part of this problem can be solved by introduction of the National Service (see the section "National Service"), which will allow Armed Forces to use educated service members in technical positions.
The main problem, however, is that the structure of the defense science establishment, nicknamed the "P.O. Box system" was developed for a terror-driven command economy under Stalin and already functioned inefficiently in less bloody times of Leonid Brezhnev. It emphasized what German Nazis called a "führerprinzip", i.e. existence, in every field of arts, sciences and technology, of elaborate hierarchy centered on a single leader who was encumbered with personal responsibility to the top leadership of the Party for the entire field and, simultaneously, advised them on the issues of his competence.
The maintenance of the P.O. Box system leads, by necessity, to the emergence of a government-appointed leader in every branch of science. This group of leading scientists: (1) lobbies the government for their programs, (2) distributes resources inside the programs and (3) advises the government on priorities and, frequently, on criteria to estimate the success of the programs. The inevitable result of this is that each of the leaders creates a similar pattern of responsibilities on the lower levels of bureaucracy.
The organization of R&D inherited by Russia from the USSR was characterized by endemic conflict of interest, because the same very people lobbied for the government resources and distributed them within their own programs. This entailed unnecessarily complex bureaucracy-- the power and recognition of the individual in the system was directly proportional to the number of bureaucratic layers below his own-- and the enormous waste. Built-in conflict of interest was not the only negative feature of the Soviet-style science management. First, there was no larger threat to the established bureaucracy than a successful completion of a new project or economy in the means, because the Party leadership was likely to reallocate the resources, which implied a downgrade of the bureaucratic status of the leader. This produced adverse selection.
Second, any new direction of research and development typically required new institutional structure because the program itself was hardly detachable from its head and chief proponent. Third, the termination of the obsolete program was almost impossible in this framework because it necessarily meant a demotion of its politically well-connected leader and usually happened only after that leader's death. Finally, the degree of obsolescence of the program typically stood in a direct proportion to the difficulty to close it down, because the long-term survival of the program testified to the entrenchment and political astuteness of its leader.
The replacement of the outdated and semi-feudal P. O. Box organization by modern system consisting of university-based research for fundamental exploration, private corporations-based research for applied science and development, and venture capital financing for risky high-tech projects is the main problem not only of Russian defense science but is the main hurdle for Russian modernization.
Post a Comment